| ПРОЛОГ | ГЛАВА 1 | СЧАСТЬЕ | ГЛАВА 2 | НЕНАВИСТЬ | ГЛАВА 3 | РАДОСТЬ | ГЛАВА 4 | СТРАХ | ГЛАВА 5 | НАСЛАЖДЕНИЕ | ГЛАВА 6 | ВИНА | ГЛАВА 7 | ЛЮБОВЬ | ЭПИЛОГ |
БОРИС МОИСЕЕВ | КНИГА ПТИЧКА ЖИВОЙ ЗВУК | ЧИТАТЬ ONLINE
ПТИЧКА ЖИВОЙ ЗВУК // — СТРАХ?
…Страх! Я думаю, что это серьезное заболевание всего человечества. И мне кажется, нет людей на планете Земля, которые бы не жили в страхе. Все, начиная с царей, королей, высоких особ и вельмож, президентов, и до простого человека. Страх есть всегда и у всех. У очень богатых он такой же, как у бедных. Страх есть у очень здоровых людей и разбитых, больных, даже умирающих. Он преследует нас всю жизнь, до самого конца.
Он всегда разный. Есть страх огромной, не- преодолимой силы, а есть какой-то такой, знаешь, дремлющий страх. И я не верю, когда люди говорят. «Ой, мне это не страшно! Ой! Я ничего не боюсь». — Не правда. Тебе не страшно одно? Значит, страшно другое.
А я, в первую очередь, боюсь старости. Боюсь никчемности. Боюсь ненужности. Понимаешь? Я не боюсь голода — я знаком с ним с детства. Не боюсь стихии—тоже знаком… Я как- то шел по Паланге — курорт, на котором я бываю каждый год. Пусть неделю, но обязательно… Я шел по Паланге, и на главной аллее — она тоже называется «Аллея Свободы» (странно, везде у меня какие-то истории с этими «свободами»…) — на меня начал падать многовековой дуб. Понимаешь? Вот этот звук в-э-в- з-в-з. Я услышал, отскочил в сторону и утащил в сторону, спас от гибели еще четырех человек…
А за себя есть страх? Есть! Ты всегда боишься потерять то, что создал… Страх потерять саму возможность созидания! Ты боишься потерять свою жизнь, боишься за здоровье, за близких людей, о’кей? Падают самолеты, рушатся дома, гремят взрывы. Где хочешь взрывают — на рынках, на автобусных остановках… А война? Каждый день в мире погибают люди. Это — страх! И никто не может им управлять. Страх, как был в человеческой природе — страх перед всем, перед каждым,— так он и останется.
Однажды, несколько лет назад, я ехал на концерт и вдруг ослеп. И я случайно попал в клинику, в которой родился. Там даже мои документы отыскали. То же отделение, та же палата! Действительно, в моей жизни очень много совпадений. Я всегда возвращаюсь туда, где происходило что-то очень интересное или важное. Да…
Так вот — взял и ослеп. Врачи сказали — какая-то там катаракта. Я не знаю. Но представь, попал туда, где родился! Ослеп там, где обрел зрение! Вот они, случайности… А у меня выступление — Дворец спорта! О’кей? А я — слепой. Я не могу выйти на сцену! Но через два дня я выхожу к публике. Тысяч семь сидело, наверное. А у меня один глаз работает, другой — нет. И никто ничего не заметил. Я отрабатываю концерт, и весь этот зал два часа аплодировал мне стоя! Кайф сумасшедший! Вот это потерять — страшно.
И все же я очень боюсь людей. Я не хотел этого говорить. Просто ты из меня вытащил это… Я очень боюсь людей. Самый большой мой страх — люди. Я думаю, что даже не животные, не джунгли, не лес, хотя леса я тоже боюсь. Одному в лесу очень страшно. Но люди — страх! Я боюсь того, что ими будет сделано… Страх перед предательством. Страх перед унижением. Страх перед обидой. Знаешь? Я все время… в недоверии к людям. Мне кажется, я никогда не доверяю людям до конца.
Я постоянно переезжаю. Я не сижу в домах, там, квартирах по много лет. У меня есть пунктик, скажем, легкая шизофрения — каждые пять лет я меняю жилье. И не оттого, что я бешусь, или оттого, что я дико богат. Нет! Я не богат, я просто состоятельный человек. Мне кажется, что в Москве, в том районе, где я живу — Садовое кольцо, или, допустим, в Барвихе,— на фоне тех состоятельных людей, я не богатый. Я, скорее,— нищий. Я знаю по статистике, что только в Москве живут более ста тысяч официально зарегистрированных миллионеров. А в Барвихе сколько их живет? И я всегда стесняюсь. Мне очень неловко жить там, где я живу… Знаешь почему? У меня какой-то комплекс… Ну, комплекс честности… Я честно заработал деньги и честно вкладываю их в себя, но у меня все равно — комплекс. Что я так живу, что хожу в дорогие магазины… Да! Я стесняюсь, мне кажется, что все смотрят на меня и обсуждают и осуждают…
Мне кажется, они думают, что я не заслужил. Это какой-то такой… немножко страх, может быть. Я боюсь фразы завистников: «Ну, сука! Как это так, ему все, а нам ничего!..» Я не знаю почему, но у меня есть такая внутренняя проблема.
Но и меня люди боятся. Да, очень. Они не боятся меня как человека, они боятся силы моих мозгов и моего острого языка. Боятся жесткого определения. Я знаю кто, что и почему. И говорю это. Открытым текстом. И страдаю. Зачем? А чтобы страдать. Страдание дает мне новый толчок… Ты избит, унижен, но ты должен сам зализать себе раны. И стать еще сильнее. Да, да, да! Все время идет это заигрывание. Жизнь между победой и провалом. Понимаешь? Все время игра, игра, игра…
И, тем не менее, ты знаешь, мне кажется, что ко мне, вообще… Ко мне все хорошо относятся. Я имею в виду властные структуры. И я это всегда чувствую. Менты, там, гаишники… Мне кажется, и ФСБ… Я очень часто работаю на Петровке, на этой знаменитой площади Дзержинского, знаешь, да? Я с удовольствием участвую в разных праздничных мероприятиях. Они — нормальные люди. Они понимают — что во мне нет ничего плохого. Я что — изгой? Нет. Я что — предатель Родины? Нет. Я не уважаю страну? Уважаю! Я не уважаю того, кто дал мне жизнь, свободу, равенство? Уважаю.
Нестандартный? Да. И отношение ко мне такое, знаешь… Со мной любят знакомиться власть имущие, власть предержащие… И ведущие политики, и наши великие государственные деятели. Любят знакомиться втихаря, знаешь? Страха нет! Им нечего бояться. Но все же, чтобы меньше было глаз… Так, тихонько. Я получаю заказы на частные выступления. Да. У меня бывают концерты, когда за столом сидят, к примеру, три человека. Им мое шоу не нужно в принципе… Но я думаю, им нужен мой бренд и нужен мой треп. Чтобы я с ними разговаривал. О счастье, о жизни, о любви. Потому что со мной интересно. Потому что я не такой как все. Нестандартный…
Так вот, о страхе… Если честно, он повсюду. Не поверишь, даже в туалете! Я помню, как-то раз на одном очень важном приеме я пошел в туалет пописать, а уже так, подвыпивший… Захожу в туалет, а там стоит мужчина… имени не скажу, в правительстве у нас работает… И так получается, что мой писсуар и писсуар этого человека оказались рядом. Случайно! Я стою, писаю, поворачиваю голову и вижу его лицо! А он смотрит на меня и узнает… Твою мать! Ты не представляешь, какого цвета было это лицо1 Оно было еще белее, чем писсуар!
И знаешь, что я сделал? Я выбежал из туалета и обоссал себе штаны. От страха на бегу, ну ты понимаешь, да? Чтоб никого морально
не обидеть, чтоб не скомпрометировать его. А он вышел и говорит:
— Здравствуйте, Боря, как дела?
А я бегом оттуда, и чувствую, что писаю в свои собственные брюки, а как выйти в зал? Ужас!..
Я боюсь… Я так далеко от них от всех. От сильных мира сего. Наверное, поэтому я никогда не входил ни в какие там группы, команды… Никогда! Сейчас, может, не так… Знаешь, какая-нибудь вечеринка… А так — нет. Страх, наверное, с детства…
Мне мама рассказывала, как зимой меня перли на санках в детский садик. Мы с братом ходили туда вместе… Стужа, холод, ветер… Ужас! Я был мальчиком пяти-шести лет. И когда видел проходящего мимо человека в форме, я вскакивал и орал криком. Меня не могли успокоить. Это мама… Мама дала толчок. Она очень боялась их. Это чувство страха, ужаса у нее осталось на всю жизнь после гонений пятидесятых годов. После тюрьмы. И этот страх перешел ко мне. «Никогда ничего не говори!», «Никогда ничего не показывай!» В моей семье никогда не говорили об оскорблениях, унижениях, потерях! Боялись!
Заметь, ведь я же вообще ничего не говорю запретного! И никогда ничего не буду говорить публично. Ни обсирать, ни хвалить. Ни власть… никого! О’кей? Нет смысла. Я ничего этому государству не сделал плохого. Только хорошее. Но! И обо мне открыто — никогда ничего. Так, несут всякую чушь! Может быть, потому, что они просто не знают, как ко мне относиться? К этому непознанному явлению! Объекту по имени Борис Моисеев. Они не понимают как, что… Что с этим надо делать? Признать это? Вроде как-то не положено. Не по понятиям это будет.
А смотрим на Запад, блин! Ну чем я хуже? Элтон Джон. Пер-мер-шмер, лорд-шморд… Блин, имеет миллиарды! Там для власти — честь быть на его бракосочетании! Я, кстати, не понял этой свадьбы! Я разбираюсь в этих делах, но я не понимаю этого перед Богом, церковью! Я такого не принимаю. И они после этого с ним в обнимку! Наверное, там Божий дар и талант имеют больше значения. Харизма — вот настоящая ценность! И их не волнует частная жизнь. Личная жизнь. Кто с кем… Это другая история. Там нет страха!
Был очень интересный случай, когда Шредер с супругой приехали в Москву. В концертном зале «Россия» был прием. За неделю до этого мой телефон начал разрываться от звонков людей, близких к высшим кругам власти. Мол, жена Путина хочет, чтобы я выступил на этом приеме. И спел одну песню — «Сексуальная революция»! А у нас в это время был тур, по-моему, по Украине. Мы обалдели. Думали — разыгрывают. Но за день до концерта информация подтвердилась. Я приехал в Москву — точно! Они хотят слышать меня, и именно эту песню. Я думаю, это так они показали, что у нас в России есть и демократия, и свобода. И мне не страшно об этом говорить и петь.
Да! Но и голубыми флагами не надо махать! Почему я и был против гей-парада в Питере и Москве. Ведь после этого на меня оскалились все геи страны, писали письма с угрозами: «Чего ты там лижешь?! Кому лижешь?!» Но это — моя позиция… О’кей? Я — против. Против оскорбления веры всех церквей, всех вероисповеданий! Ты можешь дома, в спальне, делать все, что хочешь. Но не выноси это людям под нос! Что касается театра, спектакля — это другое дело. Ты можешь играть образ. Можешь играть! Это твоя профессия. И тогда исчезает страх. Ты не боишься! Ты играешь придуманную историю.
Я помню, в «Октябрьском» зале, в Питере, я выдал пару перлов. Анатолий Собчак и другие руководители города праздновали юбилей I зала и на свою голову пригласили меня выступить. Я вышел почти в самом конце… А до этого была Алла, все первые звезды…
«Октябрьский» — очень значимое, серьезное место. В масштабах страны. А еще и юбилей! Мне же нужно было такое показать, чтобы все запомнили. И я думаю, что бы мне такое поставить? А у меня было два сильных номера, просто сумасшедших. Первый — «Глухонемая любовь», ее премьера прошла в этом зале, кстати. Шикарный номер, знаешь?
И второй номер, тоже экстрим,— я раздевался и показывал, типа, стриптиз. И тогда на меня так наехала камера, что показали именно мое раздевание и голую жопу! А это шло прямой трансляцией на всю страну!
Эмма Васильевна Лавринович, директор «Октябрьского» и моя добрая подружка, была в шоке! В зале был Анатолий Собчак, тогда — мэр города… И вот после выступления я сижу у Эммы в кабинете. Там стулья, кресла, все как надо… А я сижу на полу и квашу коньяк! Я нажрался, как свинья в кустах. Мне уже все страшно! А Алла говорит:
— Ну что ты, б…, сделал?!
И Эмма:
— Что ты делаешь? Вся власть здесь. И не только Питера…
Я затих где-то в углу… И тут вошел Собчак! Подошел, меня по голове погладил и сказал:
— Ну ты даешь!!! НУ ТЫ ДАЕШЬ!!!
Но по-доброму так сказал. И ты знаешь, тогда в этом зале сидел Путин! Да, да, да! А я же не знал, что в этой тусовке сидит будущий президент нашей страны. В этом же зале!
Вообще, я слово «президент» не принимаю. Не наша ментальность. Вот для меня он — Царь! Путин! Лично для меня — так. К нему могут как угодно относиться, понимаешь? Но для меня лично, для моей актерской судьбы, хватает одного его движения, секундного внимания, взгляда!.. Ничего не может быть… Ни каких-то дружеских отношений… Я не входил и не вхожу в друзья высших персон государства, так случилось… Но взгляд! Правильно сказано — один только взгляд…
Никогда в жизни я не забуду моего выступления перед Путиным. Когда он уже стал президентом. Вот тут — и страх, и дрожь в ногах, и сердце вот-вот остановится. И ты знаешь, что в зале сидит и будет на тебя смотреть ОН! Как себя показать? Как себя вести? Когда вдруг объявляют:
— Народная артистка СССР!..— И такую еще взяли паузу страшную… — Людмила Гурченко!!!
Опять пауза. А я считаю:
— Раз, два, три…
И, наконец:
— Борис Моисеев!..
В зале гул:
— У-У-У-У-У!!!
И я смотрю — Путин! Прямо передо мной его стол. А там… я всех помню. Грызлов с женой, патриарх всея Руси — Алексий… Рядом за столом сидел Ельцин… Президент был с супругой — очень приятная женщина. Вот мне Людмила Путина очень нравится. Она какая- то… Мне кажется, я бы ей доверился во многом. У меня к ней такое чувство… ну… сердечное. Теплое… Да!
Я очень хорошо помню Путина, когда объявили меня… Я как-то не искал его глазами специально. Там надо было пройти такой длинный коридор, перед сценой, а потом еще песня… Мне казалось, эта песня шла не три с половиной минуты, а тридцать дней и тридцать ночей! Представляешь? Да, такая длинная дорога.- Куда? В никуда! А еще этот странный подиум. Они все сидят, а ты выше их всех получаешься- Тишина гробовая. Меня объявили вдруг я вижу — Путин такой, знаешь… Как «нерв» какой-то — незаметное движение за столом. Где, где, где он? И вдруг он увидел меня, заулыбался и захлопал. И жена ему на ухо что-то говорит… Я, наверное, никогда этого не забуду…
А все шептались за столом, пока я работал на сцене. Я все это видел и никак не мог сосредоточитьcя. Я так хреново отработал! Мне так было страшно! А Люся Гурченко за кулисами говорит мне:
— Ну что, обосрался? Я отвечаю:
— Да! Ещё как!
Я тебе говорю, я там потёк! Просто я потек! У меня все мокрое было, блин. Трусы, там, я не знаю: Ноги, руки под мышками все… Меня так било! Не знаю почему — наверное, во-первых, это было очень рядом. Это был прием, президентский прием в честь Нового две тысячи пятого года. А «Петербург-Ленинград» — понимаешь, какая тема? И как она трогала всех. Знаешь, да? Ведь этот мостик, о котором все, как бы сказать-. Что-то Шумело»в воздухе. Что такое сегодняшняя история России? Что такое сегодняшнее движение у нас в России? А я об этом рассказал в песне «Петербург- Ленинград»! Это и есть Путин, по большому счету… Да! Я рассказал его историю… О’кей?
И он так аплодировал, так аплодировал! И делал это искренне. Он показался мне очень искренним и трогательным. Как, пожалуй, ни» кто из присутствующих в этом огромном зале. Я многих знаю там лично и встречал в тусовках… Л Путин был какой-то молодой-молодой! И такой светлый. Знаешь, как будто ребенок, который впервые услышал слова мама, солнце, небо… Прошлое и будущее.» Он понял подтекст: «Владимир Владимирович, слушайте внимательно! Это — гимн о Вас и нашей истории, о великом Российском государстве! Все остальное так… ничто!
Для меня существовал один слушатель, среди тысяч. Честных, нечестных, грамотны^ безграмотных, аферистов, авантюристов, донимаешь, да? Среди всех! Политических проституток, политических гениев, гениев вообще. Великих… и музыкантов, и режиссеров, и ученых, о’кей? Он был самый чистый и искренний. И клянусь тебе, видит Бог, он понял эту песню! И понял, что она спета для нега. Понимаешь? Путин умеет делать выводы. Я думаю, он своим умом, каким-то чутьем, увидел мою честность не только как личности. Он, наверное, увидел мою честность в профессии. А это непросто. Для этого тоже много нужно иметь в душе.
А вот когда я выступал на пятидесятилетии СССР перед генсеком господином Брежневым, тоже в Кремле, в такой же истории, меня это почему-то ни хрена не взволновало. Тогда я был еще танцовщиком. Никакого волнения. Такое, знаешь, ну… О’кей! Надо, так станцуем.
И потом, там миллион раз тебя проверяли, ты в зубах держал свой паспорт и проходной этот лист. И все время тебя дергали, все время тебе задавали какие-то вопросы… Только усталость и бесконечная вереница: дальше, дальше, дальше… Военная такая… Такой ужас! Все бегом. Ну я вышел, там, тан- цы-шманцы свои потанцевал… Ни о чем! Ни про что! Просто так! Ну, псевдобелорусский танец «Бульба»… Ну, это смешно! Какая «Бульба»? Какой танец? И про что танец? Про какую бульбу, скажите? Как может танец быть про картошку? Ну мы сделали вид, что, там, пашем, сеем, жнем… О’кей? И ему понравилось. Я даже часы получил, именные часы с гербом и подписанные: «От Правительства СССР». В честь этого пятидесятилетнего юбилея. А чувств никаких! Пустота!..
Я никогда в жизни ни в какие партии не вступал. Но года четыре тому назад вступил в партию «Единая Россия». С моим-то паблисити! И, поверь, я вступил по убеждениям. По убеждениям! Программа у них правильная! Она такая… немного жесткая… Где-то, может, со взглядом назад. Но мне кажется, если смотреть в правильном направлении, на тот самый Ленинград, тот самый «Петербург-Ленин- град», то все встанет на свои места. Понимаешь, да? Там много хорошего можно взять. Должна быть дисциплина, не должны люди бухать, кирять, цеплять СПИД, сифилис. Вот что по-настоящему страшно! Прежде всего, от этого кошмара нужно спасти молодежь. Трудно, всем партиям трудно… И я не за коммунистов, я не за левые крылья, не за правые… Я не понимаю националистов с их криком: «Мы русские — мы главные!» Я думаю, здесь главный и русский, и еврей, и татарин, и казах, и узбек, и украинец. Все главные. Мне так кажется. Так что теперь я еще и член партии… Только пока без партбилета… Потому что украли…
Случилось это на старый Новый год. Я решил поужинать. Один, без своей тусовки, в ресторане «Пушкин». Я поужинал, встретил Новый год. Весь из себя такой выхожу… я недалеко там живу, в самом центре Москвы. Вышел на улицу, знаешь, так… губу раскатал… популярный весь такой. А в ресторане я немножко водочки засадил. Меня поздравили… менеджер, шменеджер… «Пушкин» — самый модный ресторан. Такой красивый, русский, театральный. Этакий гламур эпохи русского процветания. Там даже лифт поставили точно такой же, как наши господа ставили у себя в особняках в свое время. Это потрясающе. Кухня… Супер!
И я выхожу, весь цвету, настроение отличное. А Пушкинский бульвар — очень «тяжелое» место. Большой театр, суета всегда, в любое время суток… И дети-беспризорники продают цветы на парковке. И меня, конечно, все знают. Я иду, и вдруг они ко мне подбегают, эти дети, и впихивают цветы. Я останавливаюсь…
Они кричат:
— Ой, дядя Боря!..
Окружили… Обнимали, целовали, блин! Одним словом, с меня сняли часы, бриллиантовое кольцо в два карата, сперли портмоне… Пока я чесал языком с ними, прикалывался… Сняли все! Я пришел домой, а у меня нет моего партбилета «Единой России»! Он лежал в кошельке. Я пошел в офис, написал заявление. Теперь жду, пока возвратят…
Когда такое случается, а от этого никто не застрахован, тогда наружу вылезает еще один страх. Он сидит в каждом. У кого глубже, у кого ближе, но он есть у всех. Страх перед насилием. Меня он преследует постоянно. Помню, девяносто четвертый год… Я был в одном из московских ночных клубов, в компании довольно известных людей. Они все сейчас тоже в топах нашей эстрады… Мы выпили очень много всего. Веселились на полную, но мне нужно было ехать домой. А к тому времени у меня уже появились первые колечки, цепочки, предметы роскоши, о’кей? И я, пьяный, сел в машину к какому-то незнакомому человеку и попросил отвезти меня, назвал адрес… А парень, который был за рулем, как-то очень странно вел себя со мной. Был очень внимателен, обаятельный такой, говорил всякие комплименты. Он, конечно, меня узнал… Мы уже подъехали к дому, я начал рассчитываться, и в этот момент он накинул на меня удавку! Он орал мне прямо в ухо:
— Отдавай все! Все с себя снимай, или конец тебе!!!
Конечно, я все с себя снял. Он меня запросто мог убить. И я, конечно, все ему отдал. Это было неприятно и очень страшно!..
Страшно потерять все! Жажду страсти, ощущение солнца, рассвета, запах весны. Испуг и страх… Это вещи, которые касаются всех и не щадят никого. Когда с этим сталкиваешься, начинаешь понимать настоящую цену жизни, отношений, любви…
Мы как-то пели дуэтом с одним французом, с Фернандесом. Он — отличный парень, но тоже оказался такой чудак. Такой ревнивый к успеху! Но сейчас не об этом… Идем мы как-то с ним и с Серегой Горохом по Парижу. Я вдруг повернулся и… остолбенел! На стене дома висит мемориальная доска. Скромная мемориальная доска: «В этом доме жил Нуриев!». Великий Танцовщик! Так стало страшно и грустно. Ведь он прожил удивительную жизнь. Он был дико богат, дико известен, дико извращен. И такой конец! Может, ужасный, а может, великий? Не знаю. Но это страшно.
В восемьдесят восьмом году я жил в Милане, на улице, которая примыкала к театру «Ла Скала». И мои окна выходили на балетный класс, где Нуриев ставил спектакли. В субботу и воскресенье у него по утрам были репетиции. Он говорил наполовину по-французски, наполовину по-итальянски… и страшно ругался матом! Рано по утрам в эти дни я слышал его голос, скорее даже крик! Он проводил репетиции. Это были последние годы жизни Нуриева. Я застал их и до сих пор помню его голос…
И вот мы идем по Парижу, и вдруг — дом, квартира, где он жил! Так, как он, кончить страшно! Так закончить жизнь… И если раньше говорили, СПИД — чума двадцатого века… Нет! Это чума многих веков! И неправда, что только «голубые» болеют СПИДом, нет! СПИДом сейчас болеют все! Я знаю! Я отдавал деньги в один детдом, где живут дети, зараженные СПИДом. Это было давно, еще до нынешнего президента, Путина. И я ужаснулся — болеют дети! Вот это страшно!
Вообще, почему поступки человеческие имеют такой грустный, трагический финал? Потому что многие забывают, что жизнь — бумеранг! Как ты его запустил, так он к тебе и вернется. И поэтому, прежде чем кому-то сказать — пошел бы ты на… я тысячу раз подумаю, что из этого может получиться. Ведь бумеранг прилетит. Он обязательно прилетит. Я точно знаю.
От этого страха неизбежности, от этого бумеранга, никому не спрятаться, не уйти. Ни в этом мире, ни даже в виртуальном. Интернет — совсем отдельная история. Это другой мир, не менее красочный и наполненный переживаниями и любовью. Мне нравится эта игра чувств, какие-то отношения на грани… Вообще, эти виртуальные связи… В них люди вдруг становятся другими. Ты попадаешь в этот котел, котел эмоций, начинаешь вариться в эмоциях миллионов разных людей. И ты сам провоцируешь это кипение. Ты нагнетаешь, нагнетаешь, нагнетаешь эмоции… И вот ты строишь себе какую-то историю, рисуешь какой-то портрет, какие-то отношения с людьми. Но одно лишнее слово, одно неверное движение, и все это вдруг — в-у-у-ух! — слетает в никуда. И начинается все сначала…
Не бывает «истории до конца», какую бы ты ни открыл. Что касается виртуального секса, все очень просто. Он есть всегда. Я специально не ставлю никаких камер, никаких там подсматривающих устройств… Но играю в это. В Интернете есть отношения! Но в один прекрасный момент все прекращается. Или тебя высчитывают. Или ты кого-то высчитываешь. Однажды ты назначаешь свидание. Инкогнито, не называя себя. Ты со стороны наблюдаешь за объектом, в которого ты только сейчас был влюблен в Интернете… И он появляется в твоей жизни, настоящий. И вдруг — не срастается! И это тоже страшно. Тогда ты убегаешь оттуда. Понимаешь, да? И такое бывает. Конечно. Часто.
Но ты все равно ждешь встречи. Ты ищешь. Пусть — подставные фотографии, пусть где-то неправда, но — хороший язык, и ты кайфуешь, о’кей? А приходишь… наяву встречаешь объект, с которым пережил все: любовь, переживания, страсть. Все… И ударяешься в дикую, в какую-то такую, знаешь, железную стену! Ну… вот, не мое! И ты бежишь. А бежать легко — тебя никто не знает. Ты тоже виртуальный герой.
Но если ты хитер и продвинут, то вытащишь из человека его характер, его образ… Ты узнаешь его! А миллионы писем, миллионы признаний уходят в корзину, смываются. Идет новый поток. Ты ищешь новые ощущения… продолжаешь жить. Да. Это совершенно другая жизнь Бориса Моисеева. Это жизнь инкогнито. Может быть, не самая счастливая и удачливая, но очень интересная. Потому что невозможно встретить ЕГО, и все то, что ты себе нарисовал, о чем с НИМ говорил… о чем говорил с другим МИРОМ, с другим ОБРАЗОМ, будет походить на ту сказку, какую ты сам себе соорудил, построил, придумал. Ты пришел в нее. А ее нет! Но это очень откровенные взаимоотношения. Очень. Виртуальные, а потому супероткровенные. И от этого очень дорогие.
Но я бываю нечестен с ними. Конечно, я же артист. Артист и провокатор. Мне нужно узнать все. Это игра. Все время игра. Такая жизнь, о’кей? Но она очень хрупкая. Она… хрупкая, и в то же время жесткая. На грани… Вот все, чего ты желаешь, ты можешь здесь найти. Тот характер, тот образ, то сексуальное вожделение. Всю эту картину. Самую чистую. Все, что ты себе конструируешь. Твой идеал. Все там есть. Любые фантазии. Это не от лукавого! Это фантазии!
То, чего тебе не хватало или не хватает, ты получишь. Она тебя заполнит, эта игра. И всегда найдется персонаж, который ответит и станет таким, каким ты хочешь. Конечно. Всегда! Он сыграет в тебя. Он не будет ломать твою фантазию. Если это умный персонаж. Если тупой, он быстро соскакивает. Он не будет напрягаться. Да такой тебе и не нужен. А главное — нет страха! Ты в полной безопасности. Ты хозяин положения. Ты управляешь игрой.
Но ведь есть и настоящая жизнь! В которой — и старость, и боль, и страх. И каждый спасает в ней себя как может. У меня был такой период — я вдруг превратился в страшного, какого- то некрасивого человека. Это случилось, когда я жил в Америке. Сначала в Нью-Орлеане, потом в Нью-Йорке. Страшный период. Я был одинок и раздавлен морально. Я думал, что схожу с ума. Я настолько хотел домой, настолько мне все вокруг было неприятно… Ну не мое! Не моя любовь, не мой язык, не моя жизнь…
В то время, я помню, за мной бегал такой пацан — Брэд, из Нью-Орлеана. Говорят, он потом погиб… Тогда он танцевал в театре, в кордебалете. И вот, на одной вечеринке, мы с ним встретились и так влюбились друг в друга! Все произошло совершенно случайно, внезапно. Я ему дико понравился. Он бегал за мной, делал знаки внимания. Но у нас ничего не получилось. Я чувствовал, что мне не в кайф! Я не хочу его внимания и секса тоже. Он кричал:
— Все отдаю тебе, все! Переезжай ко мне! Все отдаю — и руку и сердце.
А я думаю: «Пошло оно все… Все это не мое. Искусство не мое, театр не мой, все!..» И в это время я как-то дико постарел. Я понял, что задыхаюсь, что мне надо бежать. Как угодно. Через что угодно, но — домой… В Россию. И на последние деньги я купил себе этот билет на автобус до Нью-Йорка. Билет в одну сторону. Да. Тогда это был такой… побег в будущее. Я ехал из Нью-Орлеана до Нью-Йорка. Практически через всю Америку. Получилась такая, знаешь, поездка на выживание.
Помню, сижу в этом автобусе, а вокруг люди. Так скажем, простые люди… Ну кто ездит в автобусах по Америке на такое расстояние? Это — совсем бедные люди, американцы. Черные, китайцы… Ну все. В общем, понятно, кто… Тетки эти здоровые, с орущими детьми. Какие-то непонятного цвета люди с жуткими лицами…
Этот автобус напоминал огромный табор, знаешь, в который затолкали всех в Нью-Орлеане. И все. И поехали… Поехали! Трое суток. Трое суток без еды, без ничего. И я стеснялся всего… Мне было очень трудно… Ну, я не знал
всех этих правил, где выходить, где входить. Когда этот, сука, автобус уйдет с очередной остановки?.. Я боялся выйти из него. Все время был страх потерять этот автобус. Я знал, если он меня не довезет — все! Я потеряю Нью-Йорк! А если я потеряю Нью-Йорк, то никогда не приеду в Россию. Понимаешь, да? Все время была вот эта опаска. И страх, и оглядка. Боже мой, что произойдет? Что тогда будет?
И вот, в этом автобусе, я знакомлюсь с пацаном, который только что вернулся из армии. У него отец был итальянец, и он немножко знал итальянский. Мы начали с ним говорить. А этот парень, как у нас это называется, служил в войсках ВДВ. Десантник, наверное. Не знаю. Или какой-то морской пехотинец? И как-то мы с ним разговорились, затрепались по-дружески. Он купил виски, начал меня угощать, мы выпили… И он говорит:
— А ты не хочешь со мной выйти?
А в это время мы проезжали какой-то совсем маленький городок. Даже не помню названия. Помню только, что, кроме труб каких- то огромных заводов, там ничего не было. Непонятно, где там живут люди?! Промышленный какой-то район. Ну, думаю, куда я пойду? Зачем мне это нужно? А он предлагает:
— Как хочешь. Но, в принципе, если хочешь, давай выходи. Будешь жить у меня.
И я почувствовал его желание быть со мной. И потом, это было время безумной любви к России, к Горбачеву, ко всему, что связано с Советским Союзом. Это принималось с таким огромным восторгом и доверием! Он мне начал доверять, как, знаешь, своему старому другу. «Вау-у!», знаешь? Ну, братство народов, блин! Но у нас ничего не могло быть! Я ехал домой. Пусть через чужой и далекий Нью-Йорк, но я знал, что еду домой. Больше ничто не имело значения.
Вот так эта дорога и пролетела. Я выходил, что-то покупал. Я смотрел, что все берут, и брал то же самое. А там же особо не спрашивают, на этих перевалочных пунктах. Заходишь в кафе, и тебе бросают эту тарелку. Я помню, пюре давали с огромным куском курицы. В Америке это копейки стоит. Ну, и все подходили! И я так же подходил, покупал эту курицу; Потому что страшно хотелось жрать. Молча покупал. Молча рассчитывался. Подсматривал, из-за спины, сколько это стоит. Примерно, сколько там какой-нибудь негр платил. И тогда я уже подходил и платил за свою еду. Все молча. Потому что я практически не знал английского языка. Такая серьезная поездка! В постоянном страхе отстать, потеряться, пропасть навсегда в этой чужой стране. И когда я уже жил в Нью-Йорке, у меня были такие странные… страшные дни, на грани дикого срыва. И ностальгия… И ненужность… И не моя страна!.. И я находил какие-то злачные места в пригороде Нью-Йорка. И Бруклина тоже… Этот такой район… Он, знаешь, грязный, вонючий…. Там какие-то канавы, странные огромные трубы, в которых собирались всякие бездомные. И белые, и черные, и желтые… Фиг его знает. Интернациональный такой… бомжатник. Да.
И я с местной публикой тусовался. Я уходил туда и просто убивал себя. Я ходил туда внаглую чтобы пить, много пить. Чтобы опять получить свою дозу адреналина. Отвлечься и уйти от этой постоянной тревожной мысли. От этого рева самолета. Когда ты знаешь, что в двенадцать сорок пять он пролетит над тобой и улетит в Москву. А ты останешься здесь, возможно, навсегда… И вот ты ждешь этот рев…
От этого всего надо было уходить. И я искал опасные приключения. Ну неинтересно мне было жить! Потому что нет дома, нет близких, нет ни черта. Я тогда ничего не боялся. Просто убивал себя. Ну мне было совершенно нечего терять… Я шел в экстрим. Я сам нырял в этот кошмар и входил в него все глубже и глубже. Никакого секса, никаких отношений… Просто бомжатник. Сборище отверженных, никому не нужных людей. Кто-то что-то говорил. Кто-то давал чего-то поесть, здоровался:
— А-а-а. Ю фром раша? Раша — гуд!..
Кто-то наливал выпить… А потом, там уже не обращали внимания, что Раша, что Китай, что Нижнее Конго. Понимаешь, да? Я напивался вхлам и ночевал с жуткими типами и ждал, когда же меня там посадят на нож? Но всем там было плевать, кто ты, что ты… Только одиночество, отверженность, страх перед будущим…
Я не мылся, не брился. Я четко понимал, если я хочу погибнуть, я должен остаться здесь. А если я хочу взлететь как птичка, подняться, я должен вернуться в Россию! Я и сейчас с ужасом вспоминаю тот страх, что, не дай Бог, я не заработаю столько денег, чтобы мне хватило вернуться. И еще я твердо знал, что, вернувшись оттуда пустым, без какого-то внутреннего стержня, я так и останусь в пустоте… Дома, в России, но в пустоте. И это было по- настоящему страшно!
Почему я сейчас не боюсь ходить один по улицам, садиться в машину?.. Хотя я вожу машину полтора-два года, не больше. Не зная, где право, где лево, какие знаки… Я вообще ничего не знаю. Но я сажусь и еду. И не боюсь!.. Потому, что я верю себе!
Я так же не боюсь выйти на сцену. Я не боюсь выйти и отыграть спектакль. И отдать столько чувств публике, сколько у меня есть. Все для них! Все до конца. Я не стесняюсь и не боюсь. Здесь никогда нет страха. Все это мне дала моя позиция в жизни. Постоянное желание победить — это мой неприкосновенный запас! Вот то, что всегда спасает меня. А страх — он просто рядом. Все время нерв. Все время струны натянуты. Все время страх! Все время ждешь, ждешь, ждешь… Это адреналин. Страх — это еще и адреналин. Жизненный адреналин. Он дает вот эту здравость и трезвость мысли. И дает убежденность в своей правоте…
| ПРОЛОГ | ГЛАВА 1 | СЧАСТЬЕ | ГЛАВА 2 | НЕНАВИСТЬ | ГЛАВА 3 | РАДОСТЬ | ГЛАВА 4 | СТРАХ | ГЛАВА 5 | НАСЛАЖДЕНИЕ | ГЛАВА 6 | ВИНА | ГЛАВА 7 | ЛЮБОВЬ | ЭПИЛОГ |
БОРИС МОИСЕЕВ | КНИГА ПТИЧКА ЖИВОЙ ЗВУК | ЧИТАТЬ ONLINE
БОРИС МОИСЕЕВ официальный сайт 